Андрей Назаретский, управляющий партнер Elbert Nazaretsky Rakov & Co. /вторая часть интервью/

— После окончания юридического факультета Еврейского университета в Иерусалиме ты пошёл в армию работать по полученной специальности: военным юристом в военной полиции. Расскажи, пожалуйста, про эту работу.

— Изначально работа заключалась в том, что мне поручили обновить, дополнить и упорядочить внутренние уложения военной полиции, связанные с работой военных тюрем.

Эту работу, в принципе, делает военная прокуратура, но у нее, как всегда, не было времени и других ресурсов. Те уложения, которые к тому моменту существовали, были разрознены и неупорядочены, и в военной полиции было понимание, что они не соответствуют актуальному положению дел и требованиям закона.

И когда я пришел, начал это просматривать, начал это изучать, я действительно нашел совершенно удивительные вещи. Например, я нашел различные уложения по поводу сроков отбывания заключения в различных тюрьмах.

То есть два разных человека, получившие одинаковые приговоры, попав в разные тюрьмы, отбывали бы разные сроки. Или, например, я нашел совершенно удивительный момент, который заключался в том, что когда в часть возвращался ранее сбежавший военнослужащий и говорил, что у него утеряны документы, то всю информацию записывали, как говорится, «с его слов». Никто не пытался удостовериться в том, что это действительно тот человек, за которого он себя выдает. Отбыв срок в соответствии с вынесенным приговором, этот человек выходил из тюрьмы с новенькими документами, которые могли и открывать доступ к секретным объектам. Понятно, это надо было изменить.

Помимо приведения в порядок норм и правил, я много занимался тем, что объяснял руководству военных тюрем, что у заключенных тоже есть права. Суд ограничил осужденному свободу передвижения, то есть ему нельзя выходить за пределы тюрьмы, но нигде не сказано, что условия содержания должны быть карательными.

Пример: в военных тюрьмах было заведено, что заключенные могут звонить домой раз то ли в неделю, то ли в две недели, уже не помню точно. Это было еще до повсеместного распространения мобильных телефонов: в тюрьмах стояли телефонные будки, для пользования которыми заключенным нужно было записываться за несколько дней вперед. Еще раз напомню, что речь шла о наших солдатах, чьего звонка все

гда ждали родители. Это военные тюрьмы были не для террористов, это были военные тюрьмы для военнослужащих. Подавляющее число заключенных — молодые ребята, которые туда попали, потому что нахамили командиру, сбежали ночью в «самоволку» и так далее…

То есть это люди, которые на самом деле никакие не преступники, сидели там на обычно короткие сроки, это месяц-два, бывает две недели. Совершенно обычные ребята, которые просто где-то неправильно себя повели в армии, за что «загремели» в военную тюрьму.

Когда я заканчивал свою работу, заключенные имели право звонить столько, сколько им влезет, потому что я объяснил, что нет никакой причины, ничего о тех звонках нигде не написано и нет такого закона. Объяснение вида «у нас не хватает телефонных будок» меня совершенно не интересовало, потому что я убежден, что это не повод ограничивать заключенных в общении.

Я просто проверял, что те внутренние инструкции, те уложения, которые были древние, чтобы они соответствовали духу времени закона и вообще стали консистентными. Ну и параллельно пришлось проводить разъяснительную работу среди высшего руководства военных тюрем, связанную с правами заключенных, что мне было вполне приятно и интересно.

Думаю, что если заниматься чем-то, связанным с тюрьмами и военным правом, то только вот этим.

— Эти два года твоей работы в армии были существенным столкновением довольно свежего репатрианта со страной, с людьми. Что ты понял об Израиле и израильтянах?

— К тому моменту я прожил в Израиле 6 лет, и армия, безусловно, дала мне довольно удивительный опыт. Я всего лишь закончил университет и при этом оказался на должности, которая позволяла мне объяснять «большим» генералам, как надо работать. И они прекрасно меня слушали невзирая на моё «русское» происхождение, мой не лучший иврит с сильным акцентом. Ко мне всегда относились с уважением и оценивали меня в соответствии с моими знаниями, а не по какому-либо другому признаку.

Ведь нет ничего само собой разумеющегося в том, что солдат, который всего лишь 6 лет назад стал гражданином страны, может совершенно спокойно на заседании высшего генералитета армии приводить свои доводы, что его будут слушать, обсуждать его аргументы и предложения и на основании их принимать решения.

— Похоже ли поведение сегодняшнего израильского общества на то, что тебя так впечатлило в армии 28 лет назад?

В Израиле можно многого добиться, не «переворачивая столы» и не устраивая скандалы, а улыбкой, вежливостью, хорошим отношением. Я это испытал в армии и продолжаю так считать сейчас как адвокат, работающий с большим количеством бюрократических организаций, банков, государственных учреждений.

Проявляя эмпатию, ты в Израиле получишь гораздо больше, нежели ударяясь «головой об стенку». Знаменитая израильская бюрократия на удивление человечна и открыта. Я считаю, что и в целом израильское общество в первую очередь характеризуется тем, что все стараются относиться друг к другу по-доброму, внимательно и бережно. Хотя, конечно, и поорать наши соотечественники сильны.

Но если ты к человеку относишься с уважением и с симпатией, то обычно ты получаешь в ответ симпатию — как от людей обладающих властью, так и не обладающих властью, как от знакомых, так и от людей абсолютно незнакомых. Это очень израильское качество, я бы сказал.

— Чувствовал ли ты связь с Россией после переезда в Израиль?

Интернета в те годы еще толком не было, связь была исключительно телефонная и дорогая до умопомрачения.

Могу рассказать страшные истории о людях, которые приехали сюда и очень скучали по родным, не понимая, что происходит. Звонили домой, особенно какие-то молодые люди, которых расстались со своими друзьями, подругами.

Звонили, и как было принято в Советском Союзе, «висели на проводе» по несколько часов. А потом получали счета из Безека размером с трехлетнюю зарплату папы и мамы вместе.

Так что до появления «Аськи» (ICQ) в 96-м году доступной связи у нас практически не было, и в результате я не очень хорошо представлял, что происходит в России.

— Тысячи людей, приехавших в Израиль из России в начале девяностых, уже в конце того же десятилетия и в начале 2000-х стали массово высаживаться в Москве, работать за безумные зарплаты и всячески радоваться жизни. Мимо тебя весь этот соблазн пролетел. Почему?

— Сложно сказать. Ну, я жил в Израиле, у меня были дети в Израиле, любимая профессия, я себя хорошо тут чувствовал. У меня и в мыслях не было куда-то передвигаться, все мои дела здесь, моя карьера — тут. Я её развивал, как умел, я развивал свой офис.

Я всегда понимал, что мое будущее здесь, в Израиле, я люблю эту страну, живу здесь и никуда отсюда уезжать не планирую. Я здесь дома.

— Уже почти три года идет война и многие россияне оказались вне РФ, полностью оторванные от нее. На наших глазах возникает довольно большая русская диаспора. Ты не можешь не сталкиваться с этими международными русскими. Что ты думаешь об этом феномене?

— Я встречаю самых разных людей из числа покинувших РФ в последние годы. Есть те, кто страдает в разлуке с Родиной и хотел бы туда вернуться. Есть люди, которые со счастливыми глазами переселились в большой мир, и этот мир осваивают. Им это страшно нравится, им любопытно, весело, интересно. И они строят свою жизнь в новых условиях.

Конечно же, от прошлого не нужно отказываться. У меня было прекрасное детство в Советском Союзе, и я с большим удовольствием о нем вспоминаю. Вряд ли стоит как-то отрекаться, отказываться или очернять то, что было раньше. Была одна жизнь, теперь есть новая жизнь, и надо ее строить по-другому, не заново, а на основании того, что уже было, продолжать ее строить в новых условиях.

Вот что мне сложно понять, так это завышенную требовательность к сервису, часто неуместную. Тот сервис, к которому многие привыкли в России, на самом деле, он не столько высокого качества, сколько он очень лакейский и обусловлен полным бесправием обслуживающего персонала. Такого услужливого сервиса, конечно, в Израиле нет, как и вообще на Западе его нет.

За последние годы из России многие уехали в Германию, Швейцарию, в Америку, в Израиль. Совсем не обязательно это люди русские по национальности. Скорее, большинство себя идентифицирует как русских не по национальности, но по культуре. Люди, воспитанные на стихах Пушкина.

— Каков шанс того, что возникнет, по Станиславу Белковскому, «Мета-Россия»?

Человек, как известно, существо стадное, и мы всегда стремимся окружить себя теми, чьё поведение нам понятно. Ведь крайне утомительно всё время жить в напряжении, пытаясь разгадать, что тот или иной незнакомец пытается тебе донести. Поэтому у меня нет никакого сомнения, что возникающие сообщества эмигрантов и вообще любые связи между людьми «недавнего российского происхождения» имеют право на существование.

Я думаю, что ближайшие 20-30 лет это сообщество будет существовать. Кто-то из этой среды довольно быстро выйдет из того круга россиян за границей и начнут чувствовать себя уже своими во внешнем обществе, в той стране, где живут. Но многие останутся замкнутыми в том «русском» пространстве, которое создастся за границей.

Так будет, на мой взгляд, только в первом поколении эмигрантов. Их дети уже будут расти в другой среде, ходить в школу со своими сверстниками, новыми согражданами и довольно быстро интегрируются.

Самоидентифицироваться по месту проживания, то есть по месту, в котором у тебя дом и, в общем, центр жизненных интересов — это вполне, на мой взгляд, разумно и логично. Самоидентифицироваться по месту, где ты жил когда-то, — куда более слабая позиция, на мой взгляд. Рациональный человек старается определять себя по тому, как он живет сейчас, а не по тому, как он жил раньше.

Посмотрите на ирландцев в США. Многие из них, конечно, помнят, что они ирландцы, но на этом их “ирландство” заканчивается. Я думаю, что с Россией, с россиянами будет то же самое.

Но в первом поколении экс-россиянам проще общаться между собой, делать совместный бизнес: ведь они понимают друг друга с полуслова, у них общая история, общие ценности. Даже сленг они используют один и тот же. С другой стороны, они могут попытаться начать подстраивать под себя те общества, в которых они оказались по воле судьбы. Возможно, в итоге мы увидим определенные изменения там, куда переселяются люди из России – как изменилось, говорят, израильское общество в начале 90-х, когда из СССР приехал миллион репатриантов.

— Как ты видишь роль нашей фирмы в отношении «глобальных русских»?

В нашем офисе работают как совсем «свежие» репатрианты, приехавшие 2–3 года назад, так и юристы, живущие и работающие здесь по 30 лет, такие как мы с моим партнером Максимом Раковым. Мы получили здесь профессиональное образование, работали и развивались в израильских и международных организациях. Многолетняя работа в западной деловой среде дала нам хорошее понимание того, как правильно действовать не только с юридической точки зрения, но и в целом с позиции западного бизнес-сообщества. В отличие от российских юридических компаний, мы «свои» во взаимодействии с международным бизнесом.

С другой стороны, мы с полуслова понимаем клиентов из стран бывшего СССР, знаем, чего они хотят достичь, и умеем решать сложнейшие и запутанные задачи, приводящие их к успеху. Наша фирма — высокопрофессиональный переводчик, который слышит от клиента пожелания и поручения, выраженные так, как ему удобно и естественно, и переводит их в формат, понятный и привычный международным контрагентам. Я уверен, что мы не единственные, кто хорошо знает, как вести бизнес на Западе, и не единственные, кто понимает российских бизнесменов. Но мы одни из немногих, кто умеет и то, и другое одновременно.

Нашим клиентам с нами комфортно, потому что мы понимаем их стиль и язык общения, привычный и понятный им. В то же время международные контрагенты видят и ценят в нас то, что мы израильские, западные юристы. Для них мы абсолютно свои. Мы свои тут и там, и это помогает нашим клиентам успешно, быстро и эффективно достигать цели.